Между моментом, когда несомненная определённость этого желания стала очевидной, и серьёзной попыткой воплотить сие намерение в жизнь, пролегли годы обычного школьного обучения, с локальными удачами и капитальными неудачами, с двойками, скандалами, вызовами матери в школу, оставлением на второй год и прочим таким, известным всем и каждому, хотя бы в теории.
Девятый и десятый класс пришлось доучиваться, точнее сказать, домучиваться в вечерней школе. Одновременно с обучением в девятом классе я был устроен на работу в Ленинградский Государственный Театр Юного Зрителя, в качестве радиста. Театральный радист – это совсем не то, о чём вы, вероятно, подумали. Я – не член диверсионной группы, я не знаю морзянки, я не выстукиваю «ключом» зашифрованных текстов. Ключом я, всего навсего, открываю помещение радиоцеха, где стоят здоровенные стационарные магнитофоны МЭЗ, на которых мы в те годы прокручивали фонограмму.
Хоть я и был устроен на эту работу по хорошему знакомству, но должность у меня далеко не самая завидная и совсем крохотный оклад. Должностные обязанности во время спектакля главным образом заключались в том, что по световому сигналу, который давал помощник режиссёра, я должен был включать магнитофон. Фонограмма спектакля, (или нужная музыка, или свист ветра, или удар грома, или автоматная очередь, словом, − что угодно), звучала для зрительного зала через установленные вокруг сцены динамики.
Дошла фонограмма до ракорда (вклеенная в плёнку зелёная разделительная полоса) – выключил магнитофон. Свободен, до следующего сигнала помрежа. Перед спектаклем и после спектакля я должен был помогать начальнику радиоцеха Матвею Соловью во всём, что он считал необходимым предпринимать, в пределах своей служебной компетенции, а иногда и за её пределами. Например, сбегать за «Жигулёвским» в ближайший гастроном.
Понятное дело, что всё свободное от нажимания магнитофонных кнопок и прочих обязанностей радиста время я торчал где-нибудь в кулисе или, чаще, рядом с помрежем, неотрывно следя за спектаклем, во всех его ипостасях, начиная с игры актёров и кончая всеми техническими аспектами: световой партитурой, работой механиков сцены, костюмеров, гримёров, реквизиторов, и так далее, и тому подобное.
В течение короткого времени я знал все спектакли назубок. (Тогда, помнится, шли «Пламя Пуэрто-Сорридо», «А с Алёшкой мы друзья», «Именем революции», «Сказки Пушкина», «Волшебное стёклышко», «Сотворившая чудо», «Золотой ключик», «Накануне», «В садах лицея» и «Коллеги», первый спектакль на этой сцене, поставленный художественным руководителем театра Зиновием Яковлевичем Корогодским. Мне особенно нравился этот спектакль. Он был непохож на все остальные. Тогда я затруднился бы сказать, что непохож он - по своей стилистике, но что-то такое точно чувствовал. По зрительному залу, словно бы, веяли свежие ветра современности. («Современность» ведь чем интересна? Тем, что она, зараза, постоянно видоизменяется, с бешенной скоростью, не успевая ответить на вопрос, в чём её загадочная суть. Ещё вчера то или иное было остро современным, а завтра, глядишь, нафталин – нафталином. При всём при этом жупел «современности» постоянно присутствует, торчит, где-то, за плечом).
В главных ролях «коллег», молодых врачей, о которых шла речь, были крайне хороши Алексей Яковлев, недавний выпускник Театрального института, курса Т.Г. Сойниковой (второй педагог З.Я. Корогодский), Евгений Шевченко, главный герой ещё брянцевского ТЮЗа, исполнитель ролей молодого Пушкина, Ромео и так далее, и уже замеченный на большом киноэкране Геннадий Вернов.
Когда я водворился в театральный радиоцех, всё было новым для тюзовской труппы (а уж для меня – тем более). Новое здание театра (год с небольшим после переселения с Моховой улицы), новый художественный руководитель, (тоже, около того, в этом качестве), новые артисты, пришедшие вместе с новым худруком и сразу получившие главные роли. Всё это выбивало многих старожилов труппы из привычной колеи, а кое-кого и раздражало до невозможности, (особенно тех, кто привык быть на первых ролях у прежнего художественного руководства, а ныне по разным причинам оказался не у дел), выталкивая последних в непримиримую «оппозицию». Новое здание для них вообще было подобно необношенному военному мундиру на новобранце. Всё топорщится, торчит в разные стороны, не село по фигуре, не обмялось, одним словом. Интриги, интриги вкрадчиво ползли по грим уборным. Мне, собственно говоря, до них не было никакого дела. Я – смотрел спектакли.
Когда одну и ту же роль играли разные актёры и актрисы, мне было крайне интересно следить за разницей в трактовке и воплощении той или иной роли. Скажем, часто одну и ту же роль, как правило задиристых, экспансивных мальчиков, в очередь играли Ирина Соколова и Ольга Волкова. И та, и другая начинали свою длинную и славную актёрскую картеру в амплуа травести. В какой-то роли мне больше нравилась Волкова, в какой-то – Соколова. Второго мальчика, приятеля или антагониста главного героя, играла Нина Потаповская, тоже очень хорошая травести. Однако, мои взгляды в большей степени (иногда) привлекали три замечательные красавицы-актрисы, Антонина Шуранова, Елена Неверовская и Маргарита Батаева. (Прямо-таки три олимпийские богини на суде Париса). Какой незабываемой походкой каждая из них шла (плыла) по коридорам театра, загляденье!
Привлекали то привлекали, только что в этом толку, если их внимание вряд ли мог привлечь непонятный юноша-радист, мелкая сошка, обслуживающий персонал. Бегают тут, мол, всякие, суетятся…
В этот год моей работы в должности радиста я имел возможность следить за всеми этапами выпуска спектакля «Конек Горбунок», по замечательной сказке Ершова, начиная с эскизных репетиций на сцене, без света и прочего антуража. «За горами, за лесами, за широкими морями, против неба, на земле, жил старик в одном селе.» А дальше, вы и сами знаете, читали, хотя бы в детстве, и не один раз, скорее всего.
Тут-то для меня и выяснилось, кто такой режиссёр-постановщик, для чего он вообще нужен и чем в основном занимается. Зиновий Яковлевич Корогодский сидел в кресле посреди зрительного зала, там, где проход между рядами, и властно повелевал всем происходящим.
Моя функция состояла в том, что я приносил и вставлял в разъёмы микрофон, через который Корогодский имел возможность громогласно, на весь театр, костерить актёров, когда они неточно выполняли ту или иную из поставленных перед ними задач, осветителей, механиков сцены, монтировщиков и всех подряд. Актёры, надо заметить, давали поводы для подобного «костерения» систематически. Конька Горбунка в первом составе репетировала Ирина Асмус. «Асмус – гремел время от времени Корогодский – сколько раз можно повторять, конёк, он мальчик, а не девочка! Под хвостом у него мужское, имейте это ввиду»!
Репетиции длились довольно долго, но наконец неустанные режиссёрские усилия и разносы дали должный эффект. До премьеры оставалось несколько дней.
В этом спектакли я, в нужный момент, выносил на сцену и коммутировал дополнительный динамик, через который «говорил» один из персонажей сказки, «рыба-кит». Умный дурак Иванушка, приехавший на «море-окиян», что-то у него выспрашивал, а добрый кит что-то отвечал и, в конце концов, выплёвывал из своей утробы ценный сундучок. На, мол, Иванушка, так и быть, держи желанный сундучок, раз он тебе так нужен. Так вот, был изготовлен огромный макет морды этого самого кита, он мог, якобы разговаривая, шевелить челюстями, из широкого оскала которых, впоследствии, и вылетал сундучок. Устроено это было просто: один из студентов студии ТЮЗа, спрятанный за макетом, шевелил нижней челюстью, второй – водил зрачками китовых глаз, (кит водит глазами – значит думает), дёргая за тягу, которой они были соединены и, в нужный момент, выбрасывал сундучок. Я ставил вышеупомянутый динамик в глубине китовой морды, поскольку речи кита были записаны на плёнку и звук его голоса должен был издаваться именно разинутыми китовыми устами. Далее, я просто стоял и ждал окончания этой сцены, чтобы забрать динамик и унести его в наши закрома. Обратив внимание на моё бездействие, один из студентов, тот, что водил зрачками и выбрасывал сундучок, (его фамилия – Хочинский, может, слышали)? – спросил меня, не хочу ли я его на этом поприще заменить (ему было скучно всё это проделывать, он то уже «нюхнул» настоящей сцены). Я с восторгом согласился. Ведь управлять китовой мордой артистично – есть творческая задача! Ведь это тебе не динамик подключать, рутинно соединяя клеммы, что любой дурак в состоянии сделать.
Никогда не забуду день премьеры спектакля. О, как я волновался, что, выбрасывая сундучок, могу задеть за край верхней или нижней челюсти, и сундучок вывалится вяло, вместо того, чтобы вылететь пулей, как это должно происходить, когда плюётся чудо-юдо-рыба-кит, а не какой-нибудь дистрофичный верблюд. Всё прошло просто замечательно, глаза двигались ритмично, будь здоров двигались, туда-сюда, сундучок был «выплюнут» идеально, а я, в конце спектакля, был измождён так, как может быть измождён лишь исполнитель роли Гамлета или, по крайней мере, царя Бориса и равно в той же степени горд собою.
Однако, никто моей личной роли в обретении сундучка не заметил. Для публики, которая и есть конечный выгодоприобретатель всех усилий театрального коллектива, моя роль осталась анонимной, что несколько обидно. В одном из спектаклей театра, не помню, в каком именно, молодой рабочий сцены, в новеньком комбинезоне, на несколько секунд должен был выкатывать тележку прямо на сцену, во время действия. Публика, соответственно, могла его воочию видеть, пусть и совсем недолго. Признаться, я ему втихомолку завидовал. Он уже вышел на сцену, а ещё – нет! Про зависть к актёрам и говорить нечего. Все они казались мне небожителями, пусть и разного «качества» этого самого небожительства.
Выходить на сцену – это счастье, такое счастье, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Впрочем, любого свойства участие в работе театра так или иначе включает тебя в совершенно особую атмосферу, делает лично причастным к ежедневному чуду рождения спектакля.
Таким образом, я потихоньку смаковал вкус театральной жизни и ждал следующего набора в студию театра, который был не за горами, так как предыдущий набор, тот самый курс, который вёл Леонид Фёдорович Макарьев, курс Ирины Соколовой, Николая Иванова, Александра Хочинского, Ирины Асмус, Виктора Фёдорова, вот-вот должен был получить дипломы профессиональных артистов.
Наконец во всех коридорах ТЮЗа и около здания театра началась неимоверная суматоха. Получивший вожделенные дипломы курс, почти весь поголовно, судорожно устраивал свою дальнейшую судьбу. Шушуканье, вскрики, горячие монологи, полуобмороки… Спокойны были только выше поименованные персонажи – они, счастливчики, оставалась в театре, став его полноценными творческими единицами.
Остальные, с актёрскими показами, буквально на коленях умоляя главных режиссёров хоть одним глазком обозреть их возможности, метались из Театра Комедии в Областной Драматический, из Ленсовета в Ленинского Комсомола и так далее. Все эти перипетии становились известными из тех самых шушуканий, вскриков, горячих монологов и полуобмороков. Большая часть данного курса должна была уехать, если я не ошибаюсь, в Воронеж, но не всем, почему-то, этого хотелось. Странно, правда?
Постепенно, всё каким-то образом устаканилось. Кто-то устроился, кто-то – нет. Что поделаешь, такова жизнь и судьба любого, возжелавшего стать актёром.

А вот и наше время нагрянуло! Наконец-то, новый набор! Вот, оно, решения судьбы, с полным основанием подумал я. Беготня, подача документов… Консультация, три тура испытаний, письменный экзамен по литературе... Изначально документы на поступление в студию подала масса народа, кандидатов пятьдесят на каждое студенческое место. Как минимум. А может быть и много больше. Умножьте эти минимальные пятьдесят на тридцать пять возможных мест. Что получится? Много получится. Считай, вся Пионерская площадь была запружена принаряженными молодыми людьми с очами, затуманенными мечтой. Попробуй, пробейся к заветной цели в такой толкучке! «Вот, вот, этого видишь? Это – Овсянко. Он, говорят, где-то в кино снимался. Его, должно быть, возьмут в первую очередь»!
Суровые, с уверенностью можно сказать, безжалостные испытания. Бесконечные нервные судороги, предательское дрожание рук… Стихотворение, отрывок из прозы, басня, какой-нибудь танец. На втором туре все должны были выходить на сцену в трусах, ибо слишком кривоногим на сцене не место. Помнится, один из кандидатов, видимо, не услышал этого требования и был вынужден выйти на сцену в трикотажных трусах с большой дырой на самом заметном месте…
Какие я выбрал басню и стихи, хоть убей, не помню. Проза была из «Войны и мира», сцена, где пожилой казак, ночью, перед боем, точит саблю для Пети Ростова. Прокатило…
Тур шёл за туром. Большинство поступавших постепенно отсеялось. Молодой актёр ТЮЗа Алексей Яковлев, член приёмной комиссии, после каждого тура выходил к замирающим от волнения и страха кандидатам и зачитывал фамилии тех, кто пока ещё смог уцелеть в числе кандидатов. «Остальные – мимо денег! – издевательски приговаривал Яковлев. «Остальные» разочарованно и мрачно расходились. Некоторые – плакали навзрыд.
А вот и финальный третий тур, отрывки из пьес. Каждому досталось то, что досталось. Плюс, достался куратор, кто-то из молодых режиссёров-волонтёров, которые должны были помочь абитуриентам в этих отрывках разобраться и как-то их воплотить. Лично мне и лично Виктории Зайцевой выпало «Укрощение строптивой».
В качестве куратора нам достался студент режиссёрского курса Театрального Института Виктор Хайкин, сын знаменитого дирижёра Бориса Эммануиловича Хайкина. Виктория – Катарина, я – Петруччо.
«Когда придёт, возьмусь за дело с толком. Начнёт кричать, я заявлю ей прямо, что распевает слаще соловья. Нахмурится, словечка не промолвит, я расточать начну ей похвалы за разговорчивость, за красноречье…».
Репетировали, репетировали, репетировали. День показа. Как будто бы всё прошло более или менее удачно. Во всяком случае, знакомые артисты ТЮЗа, присутствовавшие в зале – хвалили. Особенно им понравился момент, когда я, предлагая себя Катарине в качестве стула, скользил к ней на одном колене, вытянув вторую ногу назад. Уже хорошо. Уже приятно. И вот, великий момент! Я, в числе других, – зачислен. Вот, полный список тех, кто с этого момента мог считать себя студентами студии ТЮЗа:
Сергей Духавин, Вячеслав Евграфов, Богдан Оганов, Кирилл Филинов, Борис Лапин, Георгий Тараторкин, Михаил Николаев, Юрий Овсянко, Валентин Краско, Сергей Петров, Михаил Брискин, Геннадий Николаев, Юрий Шестерень, Сергей Пожарский, Сергей Кашеваров, Владимир Трубицин, Владимир Бродянский, Михаил Филиппов, Нина Фоменко, Инна Ушман, Виктория Зайцева, Маргарита Спирина, Людмила Вагнер, Татьяна Зубарева, Валентина Силко, Валентина Фомичёва, Светлана Киреева, Зоя Петрова, Светлана Масалова, Наталья Бродская, Галина Явченко, Елена Федотова, Юлия Поддубская, Фрида Шлям.
Всех вышеперечисленных, (кроме пришедших несколько позднее, через систему дополнительных наборов, Кашеварова, Федотовой и Зубаревой) собрал в «красном» репетиционном зале театра Зиновий Яковлевич Корогодский, взявший на себя главную роль во всех делах студии, (это, оказывается, называется так: мастер курса) и сказал нам много чего нового, интересного и неожиданного. Дословных цитат из речи мастера за прошествием лет привести, пожалуй, не получится, но постараюсь передать смысл сказанного:
«Перед всеми вами с этого дня открывается возможность учиться профессии актёра. Процесс будет трудным, очень трудным. День за днём вы будете заняты с утра до позднего вечера, это я твёрдо обещаю.
Ваши сверстники из прочих институтов, училищ и техникумов освободятся от всяких обязанностей где-то в середине дня. Гуляй – не хочу, хоть в кино, хоть на свидание, хоть на танцы, а вам и в домашней обстановке придётся постоянно думать о процессе обучения, ибо он – непрерывен. Такой режим вам предстоит выдерживать в течение трёх лет, целых трёх лет, из числа самых лучших, самых праздничных лет вашей жизни. Далее, здесь вас больше тридцати, однако, дипломированными артистами станут далеко не все из здесь сидящих. На первых двух курсах, которые, по сути дела, являются продолжением конкурсного отбора, предстоят четыре экзамена, по результатам которых любой из вас может быть отчислен за профессиональной непригодностью. Тех, кто одолеет все трудности этих трёх лет и получит диплом, также ожидает не самая сладкая жизнь.
В ленинградских театрах останутся единицы. Остальные поедут работать в провинцию, будучи оторванными от родного дома, от своих семей, от привычных условий жизни. Заработная плата будет маленькой, бытовые условия – трудными. Жить-поживать, скорее всего, придётся в актёрских общежитиях. Нормальную семейную жизнь, я имею ввиду полноценный брак, обеспечить себе в таких условиях почти невозможно. Впереди – неизбежное одиночество, неудовлетворённость собой и своим положением в труппе, разочарование в профессии, в театре, как таковом…
Учитывая все эти обстоятельства, я настоятельно рекомендую вам одуматься и бросить эту безумную затею – становиться актёрами и актрисами. Каждый, кто внял голосу разума и решил не связываться с этим крайне рискованным предприятием, может немедленно встать и выйти из этого зала. Даю вам пару минут на принятие столь благоразумного, быть может, определяющего для всей вашей дальнейшей жизни решения» …
(Вы, может быть, решите, что я обдумывал, не встать ли мне и не уйти ли? Ничего похожего. Подобное решение мне и в голову не приходило. А почему? А потому, что я, как уже поварившийся в театральном котле, но не слишком долго, воспринимал (и до сих пор воспринимаю, как ни странно) профессию актёра не как работу, синекуру, определённое и потенциально выгодное ремесло, некий способ зарабатывания денег и получения вожделенной популярности, а как служение, на манер священнического, служения отрешённого и аскетичного, если потребуется, пусть и не формулировал этого тогда столь радикально.
Полагаю, что и остальные, слушавшие мастера в «красном» зале в тот момент, думали и ощущали примерно так же и то же, хотя судьбы большинства студийцев сложились ровно так, как и было предсказано мастером, человеком, который знал много больше нас и тогда, и впоследствии).
Мастер продолжал, после паузы:
«Итак, я вижу, что никто не встал и не вышел. Следовательно, каждый из вас принял на себя полную ответственность за сделанный выбор. Отныне, ваша судьба – в ваших собственных руках. Запомните, нет ничего сильнее действительного желания. Желания не декларативного, не навеянного случайными впечатлениями и романтическим флёром, но готового на постоянный труд, на труд и подвиг, если хотите.
Действительное желание, подчас, сильнее таланта, сильнее удачи. Рано или поздно действительное желание принесёт вам золотые плоды. Есть такая пословица: «Кто палку взял, тот и капрал». В этой пословице много справедливого. Кто на самом деле захотел, тот и добился. Предлагаю её вам, в качестве девиза.
Многое из того, что я буду жёстко требовать, покажется вам попросту невыполнимым. Это – ошибочное впечатление. В действительности, всё возможно, если в достижение якобы невозможного результата вложено достаточно старания, энергии и труда.
Из этого вытекает ещё один важнейший девиз для вас: «Нужное трудное сделать лёгким, лёгкое – привычным, привычное – красивым, красивое – прекрасным.
И последнее. Всем тем, кто из вас курит, следует немедленно бросить эту бессмысленную и вредную для голоса и дыхания привычку. Немедленно»!

С каких упражнений мы начинали учиться, на извилистом и длинном пути превращения трудного - в прекрасное? С очень неожиданных, на первый взгляд. С неожиданных, ибо в профессии актёра драмы есть свои секреты, которые я постараюсь не то, чтобы раскрыть настежь, (интересно, кто бы меня на это уполномочил), а лишь слегка приоткрыть, на маленькую такую щёлочку, для тех, кому любопытно в эту щёлочку заглянуть. Самое интересное здесь то, что многие секреты профессии являются таковыми и для её носителей в том числе. Актёр, порой, получает знание напрямую, неизвестным для него самого образом. Непонятно, как в нём прорастают чуждые его природе черты характера персонажа. Тайна. Мистика. Суммарный эффект таланта и вложенной энергии. Быть может, подключение ко вселенскому информационному полю.
(Иначе невозможно рационально объяснить, как, эким чудом, столь недалёкий человек, каким в жизни по многочисленным свидетельствам был талантливейший Владислав Стржельчик, вдруг становится мудрейшим и всё понимающим военачальником, стратегом, боевым генералом из сериала «Адъютант его превосходительства», откуда Армен Джигарханян берёт нервный тик, которым страдает его герой из «Неуловимых мстителей». В этом тике – зерно его характера, с явно выраженным психическим нездоровьем, и замашкой злостного кокаиниста. Этого нельзя придумать. Это приходит свыше).
В качестве первого или одного из самых первых шагов, мы учились выстраивать учебный полукруг (быстрое и бесшумное образование полукруга, обращённого с столику мастера, из стульев, с каждого из которых сидящий студиец одинаково хорошо мог видеть и слышать педагога, а педагог, в свою очередь, видит и слышит каждого из студийцев).
Те самые стулья, на которых мы, студийцы, должны были сидеть, обладали полыми железными ножками, которые, при соприкосновении, издавали отвратительный звонко-скрежещущий звук. Следовательно, соприкосновения ножек необходимо было исключить. А вы пойдите, попробуйте обеспечить бесшумное и мгновенное перемещение тридцати шести человек в условиях ограниченного пространства.
Подобное представляется невозможным, но это достижимо, как оказалось. Хотя далеко не сразу, (уж походили мы со стульями в руках немало, в поте лица своего), но всё-таки постепенно овладели необходимым навыком ощущать и контролировать себя в ограниченном времени и ограниченном пространстве, соотносясь со всеми партнёрами по перестроению, ощущая себя как значимой единицей этого перестроения, так и неотъемлемой частицей целого, которым должен был стать идеально и беззвучно выстроенный учебный полукруг.
Ещё одним важным упражнением, призванным развивать внимание, концентрацию, внутреннее ощущение ритма, стала «пишущая машинка». Студийцы распределяли между собой алфавит. (Сидящий крайним слева в полукруге говорил «А», следующий за ним «Б» и т.д.). Затем педагогом задаётся какая-либо фраза. Например, «над седой равниной моря ветер тучи собирает». По команде «начали» тот, кому досталась буква «Н», хлопает в ладоши. Затем в ладоши хлопает тот, кому досталась «А» и т.д. В конце каждого слова весь полукруг одновременно хлопает в ладоши один раз. В конце фразы полукруг хлопает в ладоши троекратно. Мы, со временем, так ловко навострились «печатать», не хуже, чем в машбюро.
Ещё сложнее упражнение «песня про себя». Про себя, не в том смысле, что о себе, любимых, а просто поёшь внутри себя, в своей голове, если хотите, не выпуская наружу ни звука. Это выглядит так: Начинаем петь хором какую-нибудь песню, например, «Там вдали, за рекой, засверкали огни, в небе ясном заря догорала».
По хлопку педагога все замолкают и продолжают петь про себя, молча. Через минуту – ещё один хлопок. Все продолжают петь вслух, с того места песни, на котором тебя застал хлопок. Фокус здесь заключается в том, чтобы массовое пение про себя оказалось унисонным, в одном и том же темпе для всех, что происходит почти интуитивно. Однако, подобную интуитивность выработать удаётся далеко не сразу.
Секрет - во внимании и постоянном тренинге. В тренинге и внимании ко всему, что тебя окружает. Во внимании, сосредоточении и проникновении.
«Кто с юных лет привык с любовью и вниманьем в былинке и цветке, во всём, что видит глаз, подметить прелесть форм и жизни трепетанье, тот чистых радостей хранит запас». Это – ещё один наш девиз.
«Сколько ступенек на том лестничном марше, который ведёт к двери вышей квартиры?» - внезапно спрашивает мастер. «Попробуйте сейчас мысленно подняться по этому маршу и сосчитать ступеньки. Какая из них со щербинкой? Где на лестничных перилах не хватает перекладины? Что соседский Васька-хулиган написал на белой штукатурке химическим карандашом, какого цвета входная дверь вашей квартиры, она деревянная или обита чем-то мягким? А по дороге домой проверьте, правильно ли вы вспомнили. На следующее утро, (можете считать, что вы получили такое домашнее задание), постарайтесь зафиксировать все подробности дороги от дома до вашего обычного вида транспорта.
Какие там, в порядке очерёдности, двери магазинов, учреждений, какие парадные, подворотни, сколько их, как они выглядят. Будем проходить этот привычный путь мысленно, затратив на мысленную дорогу, по возможности, столько времени, сколько она занимает у вас в реальности».
Так мы и ходили, приглядываясь ко всему, стараясь всё запомнить, всё охватить. На уроках мастерства мысленно проходили ту или иную свою дорогу, а затем, на местности, проверяли точность собственной памяти и с огорчением убеждались в приблизительности, несовершенстве своего, пока ещё не особо натренированного аппарата.
Шёл 1963 год. В атмосфере города, заботливо напичканной радиоэфиром, отвлекая нас от решения насущных задач, колом торчали популярные песни «До чего ж ты хороша, сероглазая» и «Ты не плачь, не грусти, как царевна Несмеяна».
В ближайшем к ТЮЗу кинотеатре, который располагался там, где сейчас Джазовая Филармония Давида Голощёкина, шли фильмы «Добро пожаловать или посторонним вход воспрещён» и французские «Три мушкетёра». Мушкетёры изящно фехтовали, почти без передышки. Мы туда бегали, в этот кинотеатр, полюбоваться на фехтование.
По Пионерской площади, направляясь в ТЮЗ на общегородское пионерское собрание, колоннами маршировали юные ленинцы под хоровую речёвку «Да здравствует наука, да здравствует прогресс и мудрая политика ЦК КПССС». Юные ленинцы звонко били подошвами по асфальту, нимало не сомневаясь в означенной, непреходящей мудрости ЦК.
Тут, как раз, с высокого занимаемого поста сняли, стащив за ноги, Никиту Сергеевича Хрущёва. (А как же мудрая политика? Как она там у них сочетается со столь резкой отставкой? Короче – сплошной волюнтаризм). Мы, в часы коротких перекуров, как-то это всё обсуждали, иногда с весёлым смехом, в чём особенно преуспевала озорная, остроязычная насмешница Инна Ушман, как-то комментировали, но без особой ажитации, поскольку к театру, которой занимал все наши мысли, данные пертурбации прямого отношения явно не имели.
Тем ни менее, так или иначе, постепенно, в трудах тренинга, возникающая возможность подробно и последовательно пройти какой-то кусок пути мысленно - служило нам предтечей, первым признаком возникновения способности вести (на сцене) непрерывный внутренний монолог. Во всяком случае, понимание необходимости подобного монолога, в его непрерывности. Но, ох как трудно это давалось.
Однако, мысленная дорога от своей парадной до транспорта в студию, это были ещё «цветочки». «Ягодки» начались на следующем упражнении, которое можно назвать так: «запомни расположение предметов».
На прямоугольном столе, за которым сидел мастер, лежало и стояло в тот раз гораздо больше разнообразных предметов, чем обычно, как-то: авторучки, блокноты, графин, несколько стаканов, какие-то детские игрушки, карандаши и т.д., и т.п. Вызвав одного из студийцев из полукруга мастер предложил ему в течение двадцати секунд изучить, «сфотографировать» расположение всех предметов на столе. Затем велел бедолаге выйти за дверь и вернуться через две минуты. За эти две минуты мастер всё на столе переставил. Вернувшийся студиец, (кажется, это был Сергей Пожарский), должен был восстановить прежний порядок расположения предметов на столе. Разумеется, из этого ничего не вышло. Ни бельмеса он толком не запомнил. «Такое сделать невозможно»! – возопил раздосадованный Пожарский. «Всё возможно – возразил мастер – и я вам это докажу. Разложите предметы заново и позовите меня, когда будете готовы» - с этими словами мастер вышел из класса.
Мы всё разложили заново и записали, сделав точную схему, где что лежит, а затем позвали мастера. Мастер затратил на осмотр стола те самые двадцать секунд, о которых шла речь с самого начала и вновь вышел из класса. Мы опять всё переставили, опять составили схему, куда что было перемещено, и позвали мастера, предвкушая мастерский конфуз.
Напрасны были наши злорадные предвкушения. Войдя в класс мастер решительно подошёл к столу и мгновенно расставил всё по своим местам. Мы долго сверялись со схемой, не веря и не желая верить собственным глазам, пока не убедились в стопроцентной точности восстановленного порядка. Это был полный триумф мастера в наших глазах. Кстати, мы легко могли бы предвидеть подобную ситуацию заранее, ибо уже на втором туре конкурсного отбора, когда претендентов оставалось ещё довольно много, (явно больше сотни) мастер помнил каждого из абитуриентов по имени и фамилии. Фактор отличной природной памяти? Лишь отчасти. Память тренируется таким же образом, как и любой другой человеческий орган или мускул.
«Где-то на вашей одежде, на лацкане, воротничке, в обшлаге рукава, не важно где, воткнута иголка с ниткой любого цвета, какой вам нравиться. В мешочке, который лежит у вас в кармане или сумочке, или портфеле, хранится разрозненный бисер. Достаньте и то, и другое. Ваша задача – нанизать бисер на нитку с тем, чтобы составить ожерелье или бисерный браслет на запястье – не важно. Проделывая всё это с воображаемыми предметами вы должны непрерывно видеть какого цвета у вас нитка, иголка толстая или тонкая, бисеринки круглые, овальные или квадратные. Из какого бусинки материала. Каковы они на ощупь, они гладкие или шершавые, какой они температуры, цвета, какого веса, легко ли иголка проходит сквозь отверстие в бисеринках или её приходится протаскивать с усилием. Кстати, с какой целью вы делаете ожерелье или браслет, для себя или в качестве подарка?
Если для себя, то что послужило толчком для начала этого рукоделия? Если в качестве подарка, то, кому, по какому случаю, каково ваше отношение к человеку, которого вы собираетесь одарить. Много ли у вас времени в запасе, или подарок должен быть вручён очень скоро, скажем, через час. Все эти обстоятельства будут иметь решающее значение для того, каким образом вы проделывает эту работу, в каком темпоритме, настроении и так далее.
Таким образом мы переходим от мысленного процесса в чистом виде к действию, сопровождаемому мысленным процессом, подлинным и непрерывным. Именно подлинным и непрерывным, вот что самое главное, основное. В этюдах с воображаемыми предметами, которые вы будете придумывать сами, главным станет то или иное событие. Вы совершаете те или иные действия, но происходит нечто такое, что меняет для вас всё, меняет ваше настроение, способ действий, вашу температуру, кровяное давление и так далее.
Этюды с воображаемыми предметами станут следующим шагом на вашем пути, но и о бисере не следует забывать.
Нанизывание бисера должно стать для вас чем-то похожим на ежедневную гимнастику. Более необходимым, чем ежедневная гимнастика. Куда более необходимым. Это упражнение должно следовать за вами через года и десятилетия. Тот, кто ленится, кто отвлекается на что-то другое, куда более интересное с его точки зрения, теряет гораздо больше, чем может себе представить. «Кто палку взял, тот и капрал» - помните это.
Вообще говоря, все упражнение на внимание и сосредоточение, этюды с воображаемыми предметами, крайне, жизненно для вас необходимы, исходя из того обстоятельства, что сцена – искусственная среда, в отличие от естественной среды повседневной жизни.
Что происходит с неподготовленным человеком, который внезапно попадает в искусственную среду вы можете воочию увидеть, когда, например, в конце премьерного спектакля на сцену выносят корзины с цветами. Помните, какими неловкими, деревянными, напряжёнными выглядят те, кто выносит эти корзины?
Видели, как теряется на публике неопытный оратор, забывая большинство заранее заготовленных и, казалось бы, продуманных аргументов? В искусственной среде, как правило, неподготовленные люди смотрят – и не видят, слушают – и не слышат, силятся сделать галантный жест - и невольно суют в воздух перекрученную, узловатую корягу, вместо руки.
Все чувства актёра, доступные человеку, как таковому, для органичного существования в искусственной среде сцены должны быть обострены до предела. Все. Зрение, слух, вкус, обоняние, осязание. Только их предельное обострение поможет подлинно и органично существовать в искусственной среде сцены, сделает, (может быть сделает), возможным возникновение неназванного шестого чувства.
Именно подобному обострению чувств служат все предложенные вам упражнения».
Чувства и впрямь можно обострить, особенно осязание, а также и память, которая чувством, как будто, не является.
Мы это на себе прекрасно проверили и доказали. Сильно забегая вперёд расскажу, какие фокусы мы показывали приглашённым на наш экзамен по актёрскому мастерству в конце второго курса.
Сидим в учебном полукруге. За нашими спинами ассистенты мастера раздают каждому из нас по лоскутку материи. Наши руки сведены назад. Полученные лоскутки мы можем лишь ощупывать, но – не видеть. Наша задача – при помощи осязания запомнить именно свой лоскуток, заочно, не глядя, через кончики пальцев, понять его текстуру, цвет, рисунок, расположение и длину ворсинок и т.д., и т.п.
На подробное ознакомление с лоскутками давалось несколько минут, после чего их отобрали, перемешали и вновь раздали. Теперь, передавая друг другу лоскутки за нашими спинами, каждый из нас должен был нащупать «свой» кусочек материи, что и было успешно проделано, к вящему удивлению и восхищению приглашённых.
Совсем другой вопрос, насколько это помогло стать успешными актёрами всем студийцам без исключения, невзирая на степень одарённости, харизму, особенности внешности, силу характера, наличие или отсутствие внезапного счастливого случая и слепой удачи.
Помогло и очень помогло тем, кому могло помочь. А остальным? А остальные, подобно безумному волку из потрясающей поэмы Заболоцкого, вкопали себя в землю, в попытке стать деревом, простояли так, вкопанными, несколько лет, но деревьями так и не стали, потому что – не смогли.
В любом случае обострение чувств повредить никому не могло. Только помочь, в той или иной степени. Я – живой этому пример. Успешным актёром так и не стал, но память обострил беспредельно, поскольку именно по ней, по памяти, через шестьдесят лет после описываемого, вытягиваю из себя все эти строки, не имея ни дневниковых записей, (дневников я никогда толком не вёл, только делал вид, что веду, потому что элементарно ленился), ни каких-либо иных справочных материалов.

Мы должны, должны, должны… То должны делать, это должны… Тому должны соответствовать, этому… А долг – платежом красен! Словом, предупреждение мастера о масштабах нашей повседневной занятости полностью, блистательно оправдалось. Мы учились, учились и учились, силясь впитать всё, что нам помогали впитать наши педагоги, рискуя получить несварение памяти. Вот, перечень дисциплин в студийном расписании, которыми мы должны были заниматься с усердием:
Мастерство Актёра
(Педагоги Корогодский, Охитина, Оборина)
Сценическая речь
(Педагог Иртлач)
Танец
(Педагог Корень)
Фехтование
(Педагог Каим)
Сценическое движение
(Педагог Каим)
История зарубежного театра
(Педагог Коган)
История русской литературы
(Педагог Чирва)
История изобразительного искусства
(Педагог Палей)
Сольфеджио (хор)
(Педагог Беззубов)
История Русского театра
Грим
(педагог Степанов)
История КПСС (несомненный перл всей программы)
Помимо всего этого, в свободное от классных часов время, мы должны были сочинять наши этюды, готовить творческие сюрпризы к ежемесячным Дням творческих сюрпризов. Должны были вести (по категорическому требования мастера) творческие дневники, в которых от нас требовалось отражать наше личное понимание процесса обучения и вообще, перипетии повседневной студийной жизни. Должны были поочерёдно выпускать еженедельную стенгазету, должны были ежедневно находить в событиях дня какой-то важный, значимый, интересный факт, с тем, чтобы изложить сей факт вслух, на уроке и т.д., и т.п. Это – по актёрскому мастерству.
Однако, существовали и другие дисциплины, которые требовали домашней работы. Сколько пьес мы должны были необходимо прочитать, изучая историю русского и зарубежного театра, (от Эсхила и Софокла до Брехта и Уильямса, от Сумарокова, Шаховского и Княжнина до Арбузова, Розова и Володина), сколько романов и повестей проштудировать, постигая историю русской литературы (от «Слова о полку Игореве» до Нагибина и Залыгина)! А куда деваться? Настанет сессия – с нас всё это спросят. (На экзамене по истории зарубежного театра, помнится, мне попался билет с вопросом по пьесе Юджина О ‘Нила «Косматая обезьяна», а я как раз её то и не успел прочитать. Если бы Галка Явченко (коренастая, круглолицая, задорная, символ нашего курса) не перебросила мне шпаргалку с кратким содержанием пьесы, хорош бы я был). Кроме того, я и некоторые другие учились в последнем классе вечерней школы. Предстоял «аттестат зрелости». Помимо всего я и ещё некоторые (например, Лена Федотова, умная, интеллигентная, миловидная) писали песни о студии и для студии.
Свободный (то есть ничем конкретным не занятый) воскресный день мог считаться чем-то аномальным и вредоносным для нашего становления в подобной структуре обучения. Вот, почему для воскресений придумывалось что-нибудь особенное, с огоньком и перчиком. Так, в одно из воскресений конца октября, была организована масштабная эстафета, в которой «эстафетной палочкой» служил неназванный воображаемый предмет. Эстафета проходила на первой и единственной в то время линии метро. Конечными остановками первой линии ленинградского метро в те года были Автово и Финляндский вокзал.
З.Я. Корогодский, наряду с нашей студией, вёл второй вечерний актёрско-режиссёрский курс (курс Юрия Каморного, Валерия Кравченко, Игоря Шибанова, Тамары Уржумовой, Михаила Царёва и др.) в Театральном институте. Нашу студию и второй вечерний институтский курс часто объединяли для каких-либо совместных творческих мероприятий. Например, был устроен театрализованный конкурс поэтов, в древнегреческом стиле, со вручением лаврового венка победителю. (Полученный мною в тот день венок я долго с гордостью хранил, пока лаврушка не рассыпалась в прах, одна проволока осталась).
Так произошло и в этом случае. Эстафета была организована следующим образом: Все студенты разбиваются на пары, в которых один участник – студиец ТЮЗа, а второй – студент-вечерник. На каждом студийце – рукодельный значок с буквами ЗЯК (Зиновий Яковлевич Корогодский), на студенте-вечернике - значок с буквами КоКо (Корогодский и компания).
Самая первая пара эстафеты в назначенный час вносит в вестибюль метро Автово нечто такое, что не называется вслух, но достаточно массивно, для того, чтобы его было необходимо нести вдвоём. Вторая пара, которая ожидала в вестибюле, должна была угадать по действиям первой пары, что это за предмет. Задачей второй пары было принять этот предмет, спустится с ним на станцию метро, войти в вагон и довезти этот предмет до следующей остановки (Кировский завод).
Третья пара ожидала вторую на перроне остановки Кировский завод. Вторая пара выходила из вагона и проделывала с воображаемым предметом какие-то действия, дающие представление о том, что именно они везут. Третья пара принимала предмет, входила в вагон следующего поезда метро и везла его до остановки Нарвская, где выходила из вагона и передавала предмет четвёртой паре уже описанным способом. Далее всё повторялось, пока воображаемый предмет не доезжал до Финляндского вокзала, откуда отправлялся обратно, до станции Автово, таким же образом, с остановками на каждой станции, где его ждали десятая, пятнадцатая и т.д. пары.
В самом конце эстафеты выяснялось, что именно вносила в метро первая пара и что вернулось обратно на станцию метро Автово. (Оказалось, что первая пара несла большую и тяжёлую, сделанную по спецзаказу хрустальную вазу, а обратно прибыла древнегреческая амфора с хиосским вином, что тоже неплохо. Воображаемое вино мы тут же воображаемо распили всем двух курсовым коллективом. Некоторые, позднее, добавили ещё и портвейна, уже не вполне хиосского и уже не совсем воображаемого).
И пользы, с точки зрения работы с воображаемыми предметами, и всеобщего веселья было - море разливанное (в том числе, для обычных горожан, пользовавшихся метро в этот день и час, которые с любопытством нас расспрашивали: «Почему ЗЯК? Вы на что это намекаете? Какое такое КоКо у вас на значке? А что такое вы несёте, а мы не видим, что)?
Культурная жизнь в Северной Пальмире того времени кипела ключом. Приехала французская труппа Роже Планшона, показывала спектакли «Жорж Данден» и «Три мушкетёра» на сцене ДК Ленсовета. Это было уже не про фехтование. Это было, в значительной степени, про взыскуемую всеми нами, после многолетнего засилья густопсового соцреализма, задорную театральную условность.
Приехала итальянская труппа со знаменитой Анной Маньяни. На той же сцене показывали «Волчицу», по пьесе Джованни Верга и спектакль «Ромео и Джульетта» в постановке Франко Дзефирелли. (Позднее этот спектакль перерос в знаменитый фильм. Незабываемо, как Ромео одним махом, мгновенно взлетал на балкон, а после ухода Джульетты начинал слезать, но, остановленный новой мыслью, читал свой монолог, забыв, что он висит на одной руке).
Приехала греческая труппа с Аспасией Папатанасиу, показывала замечательную стилизацию под древнегреческую трагедию. Приехала театральная группа из Комеди Франсез с Женевьевой Паж, показывала спектакль по пьесе французского драматурга 18 века Пьера де Мариво. Легко, изящно, остроумно… В сценическом костюме Женевьевы наблюдалось столь смелое декольте, что когда она нагибалась, лицом к зрительному залу, то… Не стану уточнять. И всё это нам было необходимо видеть, оценивать и мотать на ус.
Дни творческих сюрпризов. Вот, где была полная свобода творчества. Что необходимо приготовить? Что ни будь. Готовь любое, что вздумается. Единственное, что было необходимо понимать, (но, видимо, не полностью понимали), твой выбор в подготовке сюрприза говорит о тебе больше, чем ты сам о себе хотел бы сказать.
Сюрпризы могли быть индивидуальными, могли быть и коллективными. Скажем, однажды мы, большой артелью, разыгрывали какой-то одноактный пародийный фарс, (пародия на примитивную советскую пьесу, автора не помню, что-то вроде Ардова), который предложил и режиссировал Борис Лапин. Помниться, я играл героя-любовника, временно становившегося социальным героем, в битве за урожай, и произносил, появляясь на сцене с изнурённым, но победительным видом, утирая со лба обильный пот, сакраментальную фразу: «Саранча отступила Калерия»!
В другой раз вся мужская (сильная) половина студии приготовила дружеские актёрские шаржи на слабую женскую половину, используя в качестве сюжетов этюды, показанные девочками на уроках мастерства. Мы выбирали объекты (субъекты) шаржей по жребию. Самый высокий из нас, Юрий Тараторкин (молчаливый, сосредоточенный, себе на уме, кличка – Торкин), делал шарж на самую маленькую ростом, Наталью Бродскую.
Как сильный ответ от слабой (прекрасной) половины студии, девочки сделали сюрприз, сыграв парафраз недавней премьеры театра «Олеко Дундич», в котором они исполнили все мужские роли. В героического революционного серба Олеко Дундича преобразилась Валентина Фомичёва (персонаж из самой гущи народа, поступала в студию в качестве члена строительной бригады, окончив ПТУ, со всеми вытекающими), в его младшего адъютанта Мирко преобразилась Людмила Вагнер и т.д. Было весело и озорно.
Степень озверения. Фигурально выражаясь - озверения. А вы что подумали? Напрасно-напрасно. Ничего страшного в этом не было. О натуральном зверстве речь, конечно же, вовсе не шла. Просто мастер предписал нам всем посетить зоосад, с целью выбрать себе зверя, птицу и рыбку, которых мы хотели бы сыграть. Естественно, что прежде всего следовало плотно понаблюдать за избранными представителями животного мира, дабы попытаться ухватить особенности их психологии, понять причины того или иного поведения пленённого сына (дочери) живой природы.
Я долго гулял по зоопарку, выбирая. Белые медведи – вроде бы не то. Соблазнительно, но – не то. Львы – тоже не то. К сердцу, как-то не подступают. Олени… Лоси… Шакалы…, Пожалуй, очень неплохо было бы (в смысле – легче всего) сыграть крокодила нильского, поскольку он непрерывно и неподвижно спал, лишь время от времени мигая жёлтым глазом. «Не ищи в жизни лёгких путей» - сказал я сам себе и пошёл дальше, остановившись, наконец у верблюжьей загородки.
Верблюд показался мне самым интересным с точки зрения психологии. Во-первых, он – бактриан, что звучит шикарно, во-вторых двугорбый корабль пустыни с таким великолепным пренебрежением рассматривал нас, людишек, столпившихся у его решётки, так гордо время от времени поматывал головой, явно собираясь гневно плюнуть в нашу сторону, так небрежно жевал чужеземное горькое сено неволи, что я не мог глаз от него оторвать. «Вот, это характер – подумал я – пред его очами явно намертво стоят пустынные, барханистые горизонты Аравии и смуглые бедуины в белых бурнусах. Других каких-то, в мятых плащиках и кепочках, он и за людей то не держит. Вот, сейчас как плеванет! Не дай Бог кому в глаз угодит – выбьет око к чёртовой бабушке».
Часа два я пялился на верблюда, примеривая его замашки на себя. Примерил. Подошло. С той поры в упражнении «зверинец» я всегда играл исключительно верблюда. Короче говоря, полюбил я его, как родного.
После верблюда-бактриана говорить о выбранных мною для упражнений «птичий двор» и «аквариум» филине (подвида бородатая неясыть) и гуппи мечехвостой не имеет смысла. Не тот коленкор. Масштаб личностей не тот. Филин (бородатая неясыть) время от времени вертел головой на сто восемьдесят градусов, вот и все его дела. А рыбка гуппи, ритмично открывая рот, всё танцевала и танцевала, помахивая мечевидным хвостом. Кстати, о танце.
Интересный предмет ­ танец. Я то уже постоял у станка, знаю, как на батман ногу вынимать, какие такие существуют пять позиций. Мишка Брискин (пластичный, оригинальный, лукаво ироничный, дружелюбный) тоже раньше балетом занимался, ногу выбрасывает почти до потолка. Кое-кто из наших девочек, (Светлана Масалова, например, очень хорошенькая, с острыми скулами и чуть раскосыми глазами) также имели представление и навык, а вот остальным пришлось несладко. После каждого урока мышцы у них болели – не приведи Господь.
Метода такая: сначала работаем у палки, классический экзерсис, потом – середина, пор де бра, плие, прыжки, всё, как положено. Затем, - изучение танцев: полонез, экосез, гавот, полька, мазурка, венский вальс, русский вальс два па… Хоть сейчас на великосветский бал в дворянское собрание. Педагог у нас отличный, Людмила Гавриловна Корень, родная сестра знаменитого танцовщика, первого исполнителя партии Меркуцио в прокофьевском балете. Дело своё знает на зубок. Через какое-то время добрались мы под её руководством аж до поддержек. Разбились с девочками на пары. Мне, в качестве партнёрши, досталась Светка Киреева (грандиозная сибирячка, искренняя, со своеобразным юмором, чуть грубоватая). Вот, это сюрприз, так сюрприз! Она ведь ростом почти что с меня. По весу тоже наблюдалось примерное равенство. Ну-ка, попробуй вынуть её на поддержку, если она не умеет брать форс, то есть, не устремляется всем существом вверх, когда я начинаю поддержку. Тяну её от пола из последних сил, едва справляюсь. А ведь кому-то жутко повезло иметь в партнёршах Наташку Бродскую (живая, фантазёрка, предельно миниатюрная, идеальные формы для амплуа травести), которая, по сравнению со Светкой – пушинка. Все девочки - в обтягивающих трико, фигуры предельно подчёркнуты, легко можно оценить, как форму, так и содержание. Вика Зайцева, с которой я на третьем туре играл отрывок из «Укрощения строптивой», очень даже ничего, с точки зрения форм, как я заметил. Особенно ресницы. Длинные, бархатистые. Когда она их устало смыкает, раздаётся мягкий хлопок. Это впечатляет. Да и остальное тоже абсолютно соответствует. Не стану уточнять, что именно. Вполне можно влюбиться. Это я и решил сделать, взял, и мысленно влюбился, но влюблённость моя сложилась как-то не особенно удачно. Киксанула влюблённость. Вика постарше меня года на три, уже была замужем, а это - немаловажно. У неё какой-никакой опыт присутствует и понимание жизни… Что я - для почти взрослой женщины? Мальчишка сопливый и больше ничего. Как говориться, без шансов на успех. Так что, через какое-то время, я сильно обиделся на её систематическое невнимание, снисходительные интонации в диалогах, и решительно развлюбился. А что, на самом деле! Обойдёмся, как-нибудь, без взаимности от Вики Зайцевой, по кличке Кастрюля, полученной ею от наших девочек, по неизвестной мне причине, всецело предаваясь тренингу и вообще – учебному процессу. Зато я фехтую лучше всех. Я владею шпагой, (а также рапирой, саблей, дагой и боевым шестом) умело использую все шесть существующих защит, смело колю и рублю, всё оттого, что сценическим фехтованием тоже плотно занимался ещё до студии. Основами все овладели понемногу. Стойками, защитами, специальным шагом… Разучиваем фехтовальный текст по «балладе о дуэли, которую имели поэт де Бержерак, с бездельником одним», дуэли Сирано - де Вальвер из драмы Ростана «Сирано де Бержерак»
                 Свой фетр бросая «грациозно, на землю плащ спускаю я;
                 Теперь же – появляйся грозно, о шпага верная моя!
                 Мои движенья ловки, пылки, рука сильна и верен глаз.
                 Предупреждаю честно вас, что попаду в конце посылки».
Наш педагог – Игорь Владимирович Каим, в то время, актёр театра на Литейном. Показывал, как надо, весьма впечатляюще.
Все мальчики у нас – Сирано, все девочки Вальверы. Так и будем сдавать экзамен по фехтованию, поочерёдно попадая, в конце посылки. Заодно, весь курс выучит жёсткие правила построения баллады, хотя я не уверен, что это действительно нужно. По крайней мере – всему курсу. Не может же весь курс состоять из сплошных поэтов, для кого правильная баллада – хлеб насущный. Достаточно того, что весь курс состоял из потенциальных артистов, хотя непонятно с кем возникает больше проблем, с поэтами или с артистами, у кого из них кипение самолюбий и катар амбиций достигается легче и быстрей.

Итак, мы, всей студией или индивидуально, заняты во многих спектаклях театра: «Конёк Горбунок», «Волшебное стёклышко», «День тишины», «Тебе посвящается», «Три дня на размышление». Юра Овсянко получил главную роль в спектакле «Если что – я Серёга». Не зря, видно, я говорил, что он – природный лицедей.
Сказка «Волшебное стёклышко», по Карелу Чапеку, потребовала от нас совершенно нового технического навыка. Студийцы, я в том числе, были заняты в массовых сценах, участники которых, в качестве горожан на площади, а чаще – в качестве зеленеющих или желтеющих деревьев, символизирующих смену времён года на пути главного героя, почтальона Колбабы, двигались под музыку. Когда фонограмма умолкала и начинался диалог персонажей, массовка замирала и должна была стоять совершенно неподвижно, в виде статуй, в течение пяти и более минут. Оказалось, что долго стоять в полной неподвижности – очень сложное дело.
Дрожь в руках и ногах непроизвольно начинается. Через пару минут мучительно хочется хотя бы слегка переменить позу. От этой неподвижности мышечно устаёшь гораздо больше, чем от бешенной пляски.
(Спустя несколько лет я видел спектакль ТЮЗа «Месс Мэнд», по Мариэтте Шагинян. Спектакль начинался с того, что статуя или манекен человека в чёрном, которая стояла на открытой сцене, всё время, пока зрители рассаживались по своим местам, шурша обёртками доедали конфеты, шоколадки и пирожные, купленные в буфете, кашляли, чихали и переговаривались, раздавая товарищам по классу весёлые подзатыльники и так далее, вдруг оживала. Следовало всеобщее «Ах»! Да, это живой человек, оказывается!
Таким образом, Ирина Соколова, которая играла роль главного злодея в этой истории, стояла совершенно неподвижно около получаса, обманув своею неподвижностью даже меня. Я тоже, как и все остальные, думал, что на сцене стоит манекен. Как она могла подобное выдерживать, мне, хорошо знавшего, что такое – полная неподвижность, совершенно непонятно. Невероятная стойкость. Фантастическое мастерство. Сие есть – актёрский подвиг)!
Спектакли – спектаклями, это – отдельная статья, а уроки актёрского мастерства в нашем учебном зале на пятом этаже ТЮЗа шли своим чередом. Работаем над отрывками.
Тараторкин и Силко играют сцену знакомства героев из «Олеси» Куприна, Миша Николаев (мягкий, стройный, уравновешенный) и Фрида Шлям (типичная инженю, с хитринкой), сцену Тузенбах – Ирина, из чеховских «Трёх сестёр». Мне досталась роль графа Альмавива из «Женитьбы Фигаро», хотя, может быть, я предпочёл бы шампанского бутылку.
Показываем отрывки, получаем замечания мастера, пытаемся устранить причины, эти замечания вызвавшие, вновь показываем, вновь яркие, точные, афористичные замечания… И так - без конца. Мастер никогда не устаёт, мастер никогда ничего не пропускает, мастер, в подтверждение собственных слов, никогда не даёт слабины. Эй, ученик, можешь чему-то научится на примере учителя? Если можешь - так учись. Есть чему.
Дело постепенно шло к экзамену по мастерству актёра за второй курс, а с отрывками, по-прежнему, были проблемы. Качество большинства наших работ мастера не удовлетворяло. Понимаю, почему, догадываюсь, вернее. С подготовленными заранее отрывками нужно, либо блестяще, либо – никак. Я и сам в роли Альмавивы чувствовал себя не самым лучшим образом. Что-то не получалось у Юры Шестерня (самый старший из нас, с белёсым казацким чубом, удальство в глазах, юморист), у Риты Спириной (высокая, длинноногая, руки с тонкими кистями, чуть хрипловатый голос) …
Перепробовав все доступные ему средства воздействия без ощутимого результата, мастер принимает совершенно неожиданное, можно сказать, революционное решение: все мальчики, на глазах экзаменационной комиссии, станут поочерёдно тянуть билеты с обозначением тех или иных отрывков. Что вытянут, то и будут играть, получив полчаса перерыва на подготовку.
Партнёрши в отрывки назначаются решением мастера. Таким образом, проверятся на экзамене, в основном, будет умение студийцев импровизировать, легко выходить из сложных ситуаций, мгновенно ориентироваться в любом материале, точно определяя основное событие, сквозное действие и так далее, все те умения, которые действительно предельно важны для актёра. По-моему, ещё никто и никогда не устраивал экзамена по актёрскому мастерству таким образом. Новация, она всегда производит положительное впечатление.
Экзамен. Подхожу к столу экзаменационной комиссии и вытягиваю билет с отрывком из «Сорок первого», Лавренёва. Я – поручик Говоруха-Отрок. Снайпером Марюткой, которая в результате должна меня прикончить, назначают Валентину Фомичёву. Очень хорошо. «Сорок первый», так «Сорок первый». Материал всем знакомый. Нет вопросов, кроме того, что я – не синеглазенький. Впрочем, это – детали. Отрывок – выигрышный. Идём с Валентиной, в поисках укромного места для подготовки. Нас бегом догоняет Светлана Киреева, тяжело дыша хватает меня за рукав и заявляет: «Серёга, для меня, представляешь, не хватило партнёра. Поэтому мне велеио играть отрывок из «На всякого мудреца довольно простоты»! Я – Мамаева, а тебя только что назначили Глумовым. Пошли репетировать»! Фомичёва тут же хватает меня за второй рукав и не отпускает, справедливо утверждая, повышенным тоном с подвываниями, что раз уж на Петрова внезапно возникла очередь, то всё, стало быть, надо решать в порядке очереди и по законам очереди. Она, Валентина, в этой самой очереди, определённо первая. Мол, мы с Петровым, хотя бы, прочитаем текст отрывка, прикинем, что к чему, а уж потом Петров будет ею отпущен, для погружения в текст комедии Островского. Киреева и Фомичёва смотрели друг на друга вполне угрожающе. И понятно. Экзамен идёт. Не до шуток. Я попытался погасить не ко времени назревающий конфликт: «Света – буквально взмолился я – двадцать минут. Только двадцать минут подожди. Почитай текст сама, пока что. Я быстренько разберусь с Говорухой-Отроком и прискачу к тебе, Глумовым заниматься»! На том и порешили. Фомичёва неохотно согласилась на эти двадцать минут. Нехотя согласилась и Киреева. Напрасно, как оказалось
Ни в какие двадцать минут я с Фомичёвой, конечно же, не уложился, не отпустила она меня через двадцать минут, вопреки обещанию, так что, с кипящей негодованием Светкой Киреевой мы вообще не репетировали. Не успели. Перерыв закончился. Уже пошла основная часть экзамена, какой-то отрывок на сцене, а я только что схватил книгу с текстом и читаю. Прочитал. Что запомнил – то запомнил.
Словом, «Сорок первый» прошёл относительно благополучно. Ты всегда сам чувствуешь, пошло или не пошло. А, вот, в роли Глумова я «поплыл», откровенно говоря. Хотя этого и следовало ожидать, в сложившейся ситуации, когда едва помнишь, о чём, собственно говоря, идёт речь в отрывке, чего они друг от друга хотят, Глумов и Мамаева и как желаемого добиваются, какие «приспособления» используют. Я был страшно собою недоволен, внутренне проклиная, однако, как Фомичёву, так и совершенно безвинную Кирееву.
Тараторкину, каким-то чудом, достался билет с той самой «Олесей», которую он долго репетировал. В партнёрши получил Силко. Какая неожиданность! Бывают же совпадения на белом свете.
Не очень приятно об этом вспоминать, но я получил всего лишь «тройку» на этом экзамене. Ладно. Проехали. Тройка – не отчисление. Учимся дальше. Ещё посмотрим, кто чего стоит. Будет и на нашей улице праздник.
На отчисление пошли Валентин Краско (старательный, положительный, дисциплинированный, был заместителем старосты курса) и Юлия Поддубская (тихая, спокойная, немногословная, со вьющимися волосами). Это было неожиданно для всех нас, но – мастеру видней.
В армию, в пору весеннего призыва, на два года забрали Сергея Духавина (вдумчивый, чуть заторможенный, с хорошей внешностью). Дело в том, что студия, как среднее учебное заведение, права на отсрочку от армии не давала, в отличие от института. Послужишь, мол, потом доучишься.
Мою Марютку, настырную Валентину Фомичёву, неожиданно сманили в театр молдавского города Бельцы, посулив ей все главные роли. «Хватит учиться, пора блистать» - решила Валентина и радостно укатила в Бельцы. Как там у неё сложилось, все главные роли ей достались или не все – неведомо. Что ж, у каждого - своя судьба. Во всяком случае, один из самых конфликтных членов коллектива нас покинул.
Однако, и без неё не всё складывалось благостно во взаимоотношениях студийцев, далеко не всё. Естественным образом, (мы – живые люди, в конце концов) складывались симпатии и антипатии, дружеские связи и антагонистические противоречия. Слишком много времени мы проводили друг с другом. Тот этому чем-то насолил, этот – тому…
Вот, и меня многие недолюбливали, хотя я, мамой клянусь, век свободы не видать, и привычки то не имел вообще кому-либо намеренно солить.
Нина Фоменко, к примеру, недолюбливала, поскольку, с её точки зрения, был я недостаточно дисциплинирован и организован, что, в целом, правда. Подобное разгильдяйство её возмущало и, элегантно выражаясь, фраппировало. Правда то правда, но, во-первых, тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман, как сформулировал классик, а во-вторых, быть может, у меня какие-то другие достоинства наблюдались, компенсирующие недостаток дисциплины.
Пожарский недолюбливал, по неясным для меня причинам.
Вроде бы, соперником ни в каком отношении я для него не являлся, а, вот, поди ж ты… Всё время пытался как-то меня «подколоть», вывести из равновесия. Однажды, устав от этих «подколов» я ему сказал: «Ты знаешь, Серёжа, если бы мы обратились к драматургии Ростана, то на месте режиссёра я бы обязательно поставил тебя Бержераком. Поза Бержераком тебе бы чудно подошла. Уверен, ты внёс бы в трактовку образа много сиранового». Пожарский не нашёлся, что на это ответить и оставил меня в покое, на какое-то время.
(Знаменитая драма Эдмона Ростана вообще почему-то послужила основой для множества шуток. Вот, один случай. Театр имени Ленинского Комсомола играл, иногда, свой спектакль «Сирано де Бержерак» на сцене Большого Драматического театра имени Горького, когда у хозяев здания был отпуск или выходной день. Один из пришлых актёров однажды подсунул под закрытую дверь кабинета Товстоногова записку следующего содержания: «Извини нас, милый Гога, сиранём мы здесь, немного»).
Завершался наш второй курс, а в театре уже был организован следующий набор в студию ТЮЗа, уже сдавали документы и проходили консультацию и туры Алексей Шейнин, Михаил Быков, Игорь Добряков, Александр Долинов, Елена Ефимова, Татьяна Бедова и многие другие. Наступало их время заявлять: «Смотрите, кто пришёл»!

Из дневника бывшего студийца.
8 августа
Здорово поспавши! Едва разлепил глаза - позвонила Светка Киреева. Велела без разговоров явиться на сбор курса. Обязательно, мол! Найди уж, мол, время! И гитару, мол, прихвати - споёшь! Напористая такая, наступательная. Чёрт те что. Тоже мне, командир. Правильно когда-то З.Я. говорил: «на каждом курсе есть свой «шлемазл». Какая гитара! Да я её два года, почитай, в руки не брал. Какое «споёшь»! Да у меня со слизистой оболочки вся слизь давно слизалась,- хриплю и кашляю, как больной орёл. Да меня вообще из дома на аркане не вытащишь, ибо верую: не любишь, чтобы тебе в морду плевали – не подходи к людям на расстояние плевка. И посулила, вдобавок, Светка, кстати или некстати: «Пожарский, мол, даже, не исключено, из Москвы приедет»! Ну и что? Как будто я не помню, как в прошлом столетии, лет тридцать пять тому назад, З.Я. этому хвалёному Пожарскому в воспитательных целях на мастерстве совершенно справедливо заметил: «Может быть Петров – выше вас». Так Пожарский, этот, из полукруга высунулся и нахально так: «Не выше, а длинней»! Никогда себе не прощу, что я тут же из него Пожарскую котлету не сделал. Ну а теперь уж – чего уж. Проехали, как говориться. Не пойду. Все, небось, про успехи отчитываться будут,- до каких зияющих высот дошли. А я чего? Ну не стал я капралом, каюсь. И палку не взял – нет у меня никакой палки, кроме той, которая пока есть. По той простой причине, что мне это претит. Локтями толкаться, в гонках за призами участвовать с низкого старта к ещё более низкому финишу – ну его к бесу. Помню, как та же Светка Киреева на первом курсе в день творческих сюрпризов сокурсников пародировала. Так я в её пародии всё что-то сказать хотел, руку нерешительно тянул, а потом махнул на всё, этой самой рукой, повернулся и ушёл. Точно ведь в характер попала, Светка наша активная! Да и З.Я после «Конька-горбунка» меня заклеймил: «Ходит по сцене Петров, как бледная спирохета!» И отнял реплику: «Вот, лепёшки, с пылу с жару!». Ну и не пойду. Нечего у меня последнюю реплику отнимать. И вообще, у нас, у бледных спирохет, заведено дома сидеть, потому как нет в нас ничего положительного, кроме реакции Вассермана. Вот так и решим, так и запишем.
9 августа.
Позвонила Светка Киреева. Велела поздравить Ритку Спирину с днём рождения. Всё-то она про всех знает, наша Светка. Этакий ангел-хранитель студийного очага. Позвонил. Поздравил. Пообещал на сбор курса подвезти. А Ритка говорит: «Тут «Кастрюля» рядом со мной живёт – давай и её прихватим». Отчего же не прихватить. Помню-помню, как мы с Викусей Зайцевой на третьем туре «Укрощение строптивой» играли. Моя лучшая роль! Такой был Петруччо, блин! «День добрый, Кэт, вас так зовут, я слышал?» А Викуся ресницами полуметровыми, причём, заметьте, не накладными - морг-морг! Я в неё, даже, как будто влюбился. Тем более, она уже замужем была. Захватывающая биография. Да, теперь уж, видно, придётся пойти. Не обманывать же Ритку Спирину. Не поедет же она в гости на велосипеде, как в том этюде на первом курсе. Помниться, на Ритке в этот день короткая юбка была, так она стыдливо-стыдливо коленки остренькие свела и ступнями чуть шевелит, - еду, мол, на велосипеде. А З.Я. её на стул верхом посадил – вот теперь, мол, поезжай. Ритка сидит пунцово-красная, из-под короткой юбки трико выглядывает, по моде шестидесятых годов – всему полукругу видно. Но всё же едет, с решимостью отчаяния. А после этюда З.Я. ей и говорит: «Вот видите, Спирина, я же не пришёл не в восторг, ни в ужас». Ну, как после этого Ритку не подвезти? А Вику? Тем более - они в «Шхуне, которую нужно увидеть самому» на пару Королеву Штиля играли. Сильная вещь. Королевы вы наши, в трико, по моде шестидесятых. Короче - пойду.
12 августа
Позвонила Светка Киреева. Продиктовала адрес и телефон Мишки Брискина. Вот ты где, наш Мишутка. Артуро Уи ты наш, босоногий. Помню-помню, твою зарисовку про соседа Шульмана. Давно уж, видимо, Шульмана на свете нет, да и мы пятнадцать лет как с ярмарки едем, а я всё помню твоего Шульмана!
Принимая душ, поймал себя на том, что напеваю что-то непонятное, но неуловимо знакомое. Мама через дверь мне кричит: «Сергей, что ты там про стульчак, сломался что ли»? Да нет, мама, я не про стульчак, я про стульчик. «Стульчик-стульчик, мы с тобой сроднились». Отличная песня была, теперь таких нет. И отличный парень её написал – Серёга Пожарский. Талантище! Помню, какой он шикарный этюд делал на тему восьмого марта, - рыбу для мамы готовил. Как она у него из рук выскакивала, как он в поваренную книгу смотрел, что, мол, делать в подобном случае? А потом отчаялся с рыбой управиться, открыл дверь и кошку позвал «Кис-кис-кис». Ну как с Серёгой не встретиться – пойду.

13 августа
Почему-то не позвонила Светка Киреева. От этой тишины остался горьковатый привкус нехватки чего-то крайне существенного, как аминокислоты или протеины. Светка, ты чего, в натуре, не звонишь? Да,- как видно дело принимает причастный оборот, - в том смысле, что чувствую я свою причастность к этой группе странных людей, которые удумали пойти в нищие актёры, (хотя их отговаривали и предлагали взамен торфяной техникум), причастность к студии ТЮЗа образца шестьдесят третьего года. Приросло – не оторвать даже и с мясом. Да не просто причастный оборот – вполне деепричастный, в том смысле, что эту причастность надо действием подтвердить. Придумать что-нибудь. Написать. Спеть, в конце концов. Наплевать, что слизистая оболочка совсем обезслизила,- закашляюсь – простят. Наплевать, что в капралы не вышел, их и без меня хватает, капралов этих, зато жил – не подличал, чужого не хватал, не будет у моих товарищей повода за Сергея Петрова конфузиться. И Учителю, надеюсь, нет причины за ученика стыдиться – то, что мне внушали, я в других жанрах научился применять, ибо суть и природа творчества – едины, как един Господь Бог. Не то, что пойду – поскачу. Днём ходил в Зоопарк – наблюдал за шакалом степным и медведем гималайским. Вдруг на сборе заставят зверей играть. С этой Светкой Киреевой надо быть готовым ко всему. Шакал мотался по клетке, как заведённый, а медведь всё время спал. В случае чего - сыграю шакала. А лучше – медведя. Он мне как-то ближе.
14 августа.
Не ждал никаких звонков. С утра занимался тренингом – бисер нанизывал, мысленно и подробно проходил дорогу от кардиолога к дантисту, в поликлинике СТД. Надо же как-то привести себя в относительный порядок. Ведь всего через неделю увижу всех! Может Юрку Овсянко! И Ленку Федотову, которая теперь - Ставрогина! И Милку Вагнер! Чем чёрт не шутит,- может Киреева вызвонит из Штатов Инку Ушман! Может Шестерень приедет! Зубарева! Зойка Петрова. Валька Силко! Да не буду я весь список перечислять – и так всех люблю. Все обиды давно забыты, вся шелуха отлетела – остались суть и нежность. «Кто с юных лет привык с любовью и вниманьем, в былинке и цветке» …
А вот Явченко уже никогда не придёт. И Кашеваров. И Кира Филинов. «Чем чаще празднует Лицей свою святую годовщину». Я с вами, ребята. Я вам всем, живым и мёртвым, такие стихи напишу! Но никому не покажу, по своему обыкновению. Тихими стопами. Только для дневника.

Сошлись.
Какой парад!
Всяк – убран и побрит.
Но есть на нас печать
заметных перемен:
не потеряли мы
ещё товарный вид,
но сильно полинял
торговый индекс «Эн»
Морщинка – вон – видна
и даже не одна.
Эх, где ж ты, Красота,
ах, где ж ты, Юность, где ж?!
О, Боже – полнота!
О, Боже – седина!
А кое у кого, простите,
даже плешь!
Всяк всех облобызал.
Всяк всех прижал к груди.
Растоплен первый лёд и дело - на мази.
Как нынче говорят: «мы хорошо сидим»,
и те, кто при чинах, и кто притормозил.
Сегодня наплевать на список послужной.
И, честно говоря, знать не желаю я -
кто у кого в мужьях,
кто у кого - женой,
на этом суаре – мы все – одна семья.
Не хуже мум-мом-мам,
подобно мем-мим-мым,
всем этим,
до сих пор звучащим в нас слогам,
понятно – деньги – хлам,
известно, слава – дым,
бесспорно – всем сестрам воздастся по серьгам.
Ни в чём, ни для кого –
не раб, не протеже,
хоть вихрь иных времён
жесток, назойлив, лих,
я вижу прежний класс
на пятом этаже
и юные глаза
товарищей моих!


Вот, собственно, и всё, что я хотел сказать по этому поводу.

17 октября 2021 года. 0 часов 35 минут